Горняцкие легенды и предания народов Урала

Традиционные устные легендарно-фантастические рассказы об ископаемых богатствах и гениях металлов восходят к эпохе родового строя. По словам венгерского ученого Б. Мункачи (1860—1937), исследователя архаического в своей основе финского эпоса «Калевала», этот эпос — «героическая поэзия, созданная во славу металлургии». К сказанному следует добавить, что подающий большие надежды студент в 1882 году окончил Будапештский университет и занялся изучением гуманитарных наук, проявил себя как талантливый языковед, литературовед, этнограф и фольклорист и стал признанным авторитетом в исследовании финно-угорских и тюркских народов Поволжья и Урала (удмурты, ханты, манси, чуваши и др.) и их культурных и языковых связей с венграми. При этом находил время для непосредственных полевых изысканий и собирательской работы. Так, в 1885 году он находился в Уфимской губернии, где с целью изучения местного населения и его устной поэзии посетил шесть уездов. В 1910 году избран академиком Венгерской Академии наук.

В фольклор рабочих, сформировавшийся в новое время, вошло немало фантастических образов и мотивов, связанных своим происхождением с разными классами, общественными группами, но эти образы и мотивы обрабатывались и развивались в соответствии с мировоззрением, социальными чаяниями и духовными запросами пролетарской среды. «Типические черты рабочего фольклора, — говорит его исследователь Р. Р. Гельгардт, — как социально-жанровой разновидности устного поэтического творчества, его «первичные признаки» раскрываются и устанавливаются в результате простейших сопоставлений данного явления с теми, которые порождены другой социальной средой и обладают иными характерными признаками. При этом могут обнаружиться и генетические связи между ними».

Соотношение национальных и межнациональных элементов в фольклоре зависит от конкретных социально-исторических условий. На Южном Урале горняцкая рабочая среда издавна была многонациональной. Национальные же различия между рабочими одного прииска или рудника проявлялись менее заметно, чем между крестьянами многонациональных южно-уральских деревень. Следует также иметь в виду, что русский и нерусский горняцкий фольклор Южного Урала формировался одновременно и не обладает устойчивыми многовековыми национальными традициями, которые свойственны, например, крестьянскому русскому и башкирскому устному творчеству того же края. Поэтому взаимосвязь разноязычного южно-уральского горняцкого фольклора отличается особенной определенностью. Однако фольклористы изучают русский горняцкий фольклор Урала изолированно от нерусского горняцкого фольклора его коренного населения, что ведет к односторонним выводам. Так, например, Р. Р. Гельгардт в своей книге «Стиль сказов Бажова» (Пермь, 1958), поставив сказы «уральского волшебника», как называли писателя в литературных и ученых кругах нашей страны, в широкую перспективу устно-поэтического творчества горняков Европы и сопоставляя его произведения с устными произведениями русских горняков, не учитывает их связи с местным башкирским горняцким фольклором, обходит молчанием, забывает или упускает из виду башкирские истоки ряда характерных мотивов, сюжетов и образов русских уральских сказов, легенд и преданий.

Некоторые устные рассказы русских приисковых рабочих о возникновении на земле золота и других драгоценных металлов, сложенные ими в советский период, неотделимы от древних космогонических легенд, но в то же время своеобразно отражают современные материалистические представления, гипотезы, например, о постепенном формировании земной коры из магмы. Здесь можно сослаться на записанный нами в 1966 году в деревне Басаево Баймакского района рассказ о том, как в бурном движении расплавленной массы земли устанавливался особый порядок, и золото, остывавшее ранее других металлов, стекалось в пологие низины и неровности и там застывало. Особенности рельефа этих мест будто бы могут распознать опытнейшие из старателей. Другой рассказчик — старый горняк из деревни Кильмяково Учалинского района — так объяснил нам, почему золото чаще всего залегает в кварцевых породах: «Когда на земле начались извержения вулканов, в огненной лаве золото сплавилось с кварцем и постепенно остыло. А кварц очень легок и не дает золоту уйти вниз, вот почему золото встречается иногда на поверхности земли».

Самые разнообразные легендарные мотивы получают в горнорабочем фольклоре прямое отношение к добыче золота и к труду современных старателей. Такая установка на сообщение практических знаний о подземных богатствах сочетается нередко с творческим вымыслом.

Относя происхождение золота к незапамятным временам, предания-легенды горнорабочих рисуют картину привольной жизни в «Золотом веке» и выражают гордость несметными богатствами родного края. Уральские горнорабочие, русские и башкиры, рассказывают, что давным-давно самородки, как камни, были разбросаны по Уралу. «Самородок фунтов несколько, а то и полпуда лежит, например, на тропке, а никто его не подбирает. А кому помешает, так тот его сопнет (пнет ногой) в сторону — только и заботы». О том, что золото лежало когда-то на земле открыто и его никто не трогал, повествуют и сибирские предания-легенды. В шорском (шорцы — народность в Горной Шории, которая находится на территории Кемеровской области. Язык шорцев относится к тюркским языкам уйгурской группы) сказе «Кузнецы» происхождение золота связывается с возникшими в позднее время классовыми противоречиями, и он получает социальную заостренность. Здесь повествуется о том, что когда появились на земле баи и стали наживаться на золоте, кузнец-бедняк Прошка и его помощник-молотобоец Шерегеш спрятали разбросанные по земле Кузнецкой самородки в ее недра. И после революции старик-аксакал Шерегешов, правнук кузнеца Шерегеша, которому прадед рассказал о тайне спрятанных ими сокровищ, указал людям место, где было зарыто кузнецкое золото. Вероятно, образы русского коваля Прошки и шорца-молотобойца Шерегеша — современная модификация более древних образов мифических ковачей-исполинов, кующих богов. По-другому поэтически объясняет, почему золото залегает в недрах земли, эвенкийский (эвенки — прежнее название тунгусы, народность в Эвенкийском автономном округе и других местах Сибири и Дальнего Востока. Небольшие их группы живут в Китае и Монголии. Язык эвенкийский относится к тунгусо-маньчжурским языкам, которые входят в семью алтайских языков; в ее составе более десяти родственных языков) полулегендарный, полусказочный рассказ о выкормленном самкой тюленя мальчике, у которого в пупке зародилось живое золото. Когда мальчик умер, похоронили его в глубокой могиле, и «с тех пор золото стало расти и как бы кочевать под землей. Если бы не погребли его в могиле, золото до сих пор росло бы на поверхности земли, и добывать-собирать эти богатства было бы намного легче и проще».

Мечта народа о будущем счастливом обществе воплотилась в легендарной картине сокровищ, разбросанных по всей земле. В устном рассказе, записанном нами в Белорецком районе, эта мечта получила особенно отчетливое фантастическое или даже мистическое и в то же время рельефно-правдоподобное выражение: «Когда-нибудь сокровища земли поднимутся и выйдут наружу. И вся земля от края и до края будет сверкать золотом, серебром и другими драгоценностями. И не останется тогда на ней ни одного бедняка — все станут одинаково равноправны, состоятельны и обеспечены всем необходимым. Увидит путник вдали сверкающее на солнце озеро и потянется к нему. А там — вовсе не озеро, а груды сокровищ и нескончаемых богатств. Полюбуется тот на невиданные дары природы и пойдет дальше своей дорогой… Мы только диву давались от этих рассказов».

Золото добывают не только на поверхности земли и в шахтах, но и со дна рек и озер. Горняцкая легенда о Золотом Волосе и ее отце Великом Полозе, о безраздельном его владычестве над всеми сокровищами мира в интерпретации П. Бажова также получает ярко выраженное поэтическое истолкование. В ней дочь Полоза Золотой Волос, будучи похищена башкирским джигитом-охотником Айлыпом, влюбляется в него, дважды убегает с ним от своего отца, но оба раза тот возвращает ее в свой золотой дворец, словно магнитом притянув беглянку за золотые волосы, даже если молодые искусно скрываются, казалось бы, самых неприступных для чудовища укрытиях. И только в третий раз, когда он: совершив, наконец, удачный побег, попадают на остров чудесного озера Иткуль, опускаются на его дно и навсегда избавляются от неусыпной власти Полоза.

Став недосягаемыми для всесильного царя всех змей, Айлып и Золотой Волос разводят на подводных лугах конские табуны, коровьи стада и овечьи отары, ведут жизнь земных кочевников и как бы кладут начало, выражаясь по-современному, одной их главных отраслей хозяйственной деятельности человека — скотоводству.

По-видимому, П. Бажов знал — читал или слышал от живых исполнителей башкирского эпоса — чудесные мотивы кубаиров и иртэков о выходе из глубин вод — особенно вслед за главным мифическим предком всех подводных и земных коней и лошадей Акбузатом и воплотил этот архаический мотив в эпический сюжет лучшего из своих башкирских сказов. Как он пишет, «с тех пор и появилось на заплесках озера золото. Видать, пошло оно от золотых волос дочери Полоза. Где старых речек и следа нет, а золото попадается».

Горняцкий фольклор Урала впитал в себя также отдельные мотивы места топонимических и исторических башкирских легенд-преданий. Так, мотивы башкирских легенд о происхождении золотых россыпей и подводного золота своеобразно слиты в легенде-сказке «Дорога Ханифы». Еще в далекой древности все золото мира было захвачено жестоким и жадным ханом Таналыком. Дрожал он над ним, не выпускал из своих рук. Но пришло время женить единственного ханского сына Мусабека. А невеста, дочь бедняка Ханифа из затерявшегося среди отдаленных Уральских гор башкирского аула, никакого калыма не принимала. Решил тогда хан задобрить ее золотом. Караван за караваном снаряжает он с бесценным грузом к далекой юрте отца девушки Юмагула. Ханифа же отвергла все дары и сказала, что станет женой Мусабека только тогда, когда тот перевезет ее в свое ханство, не пересекая по пути ни одной реки. Ничего не оставалось Мусабеку, кроме как согласиться и исполнить непреклонную волю девушки. Погрузил он все золото невесты на верблюдов, сел с ней на коня и пустился в далекий путь. Вот как описана эта дорога в повествуемой легенде:

«Много ручьев и рек в Башкирии. Текут они, замысловато извиваясь, между гор. Едешь вдоль берега на восток и не заметишь, как повернешь на запад. Смотришь: опять на прежнее место приехал. Только доберешься с трудом до верховья одной реки, перед тобой уже другая, а там — третья. Двадцать четыре года вез Мусабек Ханифу, но так и не мог выехать из Башкирии. Нескончаемой оказалась дорога Ханифы. А тем временем Ханифа горстями выбрасывала в каждый ручей, реку и лощину увозимое башкирское золото. На двадцать пятом году посмотрел Мусабек на Ханифу и увидел: состарилась башкирская красавица. Тогда отпустил он ее домой и один повернул к Арал-морю… Вот почему с тех пор в горах и лощинах находят больше всего золота».

Устные рассказы об извилистой дороге Ханифы, которая не пересекает ни одной реки, записаны участниками фольклорных экспедиций Башкирского университета в Баймакском, Белорецком, Хайбуллинском, Учалинском и Абзелиловском районах во многих вариантах, но только в варианте, записанном Р. А. Алферовым, сюжет о дороге Ханифы имеет отношение к происхождению золота в Башкирии. Известны и другие случаи, когда отдельные варианты популярной легенды получают связь с темой золота, с историей золотых приисков, а варианты лишены такой связи. Как отметил JI. E. Элиасов, факт открытия какого-либо месторождения или прииска нередко вызывает к жизни старые, и забытые предания, в результате чего возникает живая двусторонняя связь между старым и новым рассказом о находках золота. Например, в эвенкийском фольклоре (Эвенкийский автономный округ также находится на территории Кемеровской области) слились воедино предания о первой находке золота людьми и об открытии в XIX веке таежного золотого прииска Федоровского:

— Однажды эвенки-тунгусы были настигнуты в тайге ураганом. Он свирепствовал несколько дней и повалил много деревьев. «Когда все стихло, выглянуло яркое солнце. Оно осветило россыпи золота, вывороченного из-под земли корнями деревьев. На них-то и набрали тунгусы много золота, и с тех пор пошло предание о богатстве того места, где потом был открыт прииск Федоровск». Легенда, объясняющая, подобно местной башкирской легенде о Ханифе, почему золотые россыпи неравномерно распределены по земле, бытовала до революции также среди русских горняков Сибири. Согласно этой сибирской легенде, которая имеет древнюю апокрифическую (апокрифы — от греческого apokryphos — тайный, сокровенный, произведения иудейской и раннехристианской литературы, не включенные в библейский канон; от греческого kanon — норма, правило) основу и отразилась в романе Вячеслава Шишкова «Угрюм-река»: «Черт украл мешок золота у ангелов: убегая от них, задел мешок за скалу и разорвал его; долго бежал черт, и где ему удавалось зажать дыру в мешке, там и нет на земле золота, где же он забывал о дыре, там оно оказывается».

Золоту, имеющему уникальные природные свойства и игравшему в антагонистическом классовом обществе зловещую роль, горняцкие легенды приписывали непостижимую активную и даже сверхъестественную дьявольскую силу. Оно обладает всепроникающей способностью, его не держат ни дерево, ни железо, и ничто, кроме единственной похожей по цвету на само золото и более твердой по прочности желтой меди, не может помешать этому самому дорогому на свете и полному таинственных, порой противоречивых возможностей и невероятных способностей к чудесным превращениям металлу неведомым образом передвигаться с места на место, уходить куда угодно, не исключено, чтобы не стать легкой добычей человека. Именно так рассуждал мой родной дядя по матери, учитель по профессии Юнусов Идият Ахмедьянович, 1906 года рождения, из золотого прииска Березовая Роща Учалинского района, рассказывая в целом ряде горняцких и топонимических преданий и легенд о жизни и труде золотоискателей, в том числе о местном богаче Муратше, разбогатевшем нечестным путем, то есть ценой жульнических и хищнических махинаций, скупая за бесценок золото у вольных старателей и храня эту драгоценность «в медном самоваре, нутро которого было обложено ватой, чтоб она не помялась от ударов о стенки этой домашней утвари». И еще дядя добавил, что, по верованию старых горняков, золото наделяется такой «человеческой» чертой, как находчивость и изворотливость — «зимой оно уходит вниз (на глубину до 8 саженей), а весной поднимается наверх и даже выходит наружу. Потому-то старатели ищут золото только весной и летом».

Объясняя загадочные явления природы в соответствии с местными народными верованиями, легенды также одухотворяют золото, связывают его происхождение со стихиями природы. Сама природа охраняет свои богатства в сказах Бажова, основанных на фольклорных мотивах: она спешит припрятать обнажившиеся самородки и самоцветы, засыпает их снегом, обволакивает синим туманом. Старым башкирским и русским горнякам Южного Урала хорошо известно поверье о том, что неожиданное изменение направления вихря и частые удары грома указывают, где залегают самородное золото или другие подземные богатства. Характерен такой устный рассказ: «Недалеко от горы Баштым есть небольшой холмик на поляне. Много ходил я по горам, но не видел такого. Тут все побито громом, даже клочка живого места не сыскать. Было бы на высокой горе, а то ведь низина. Неспроста, выходит, гром тут играет: должно быть, какие-нибудь богатые залежи драгоценных камней или металлов скрыты под землей от глаз людских».

Замечательно ярко проявляется чудесная связь между драгоценными ископаемыми и стихиями природы в традиционных легендарных рассказах, записанных нами в юго-восточных горных районах Башкирии на башкирском языке: о внезапном возникновении в шахте сильного ветра и появлении в ней змей; о вихре, который поднялся над огромным золотым самородком и унёс его вместе со змеем, хранителем золота; о волшебных камнях, которые будто бы нельзя трогать во избежание сильной грозы (небесной кары) и т.п. Современные народные рассказчики обычно передают такие легенды, слышанные ими от своих отцов и дедов, выражая сомнение в их достоверности или вспоминая о конкретных случаях проявления суеверий в дореволюционное время. Тем менее, случается при этом, что вера в чудесное слабо мерцает в воображении рассказчика, например:

«Гали-агай из деревни Верхнее Идрисово нашел когда-то до революции большой кусок горного хрусталя и принес его домой. Вдруг началась гроза и хлынул ливень. Казалось, непогоде не будет конца. Когда Гали-агай рассказал о своей находке, старики решили, что это не простой камень, а волшебный, сказали, чтобы он не гневил аллаха, поскорей отнес камень обратно и положил на место. Тот послушался суеверных стариков и сразу отнес и положил камень туда, где взял. И странно — после этого дождь сразу перестал. Потом, много лет спустя, он вспомнил об этом и повел меня на ту гору, где он оставил свою находку, но та куда-то пропала».

Народное поверье о загадочных находках хрусталя накануне или после грозы, о смутной его связи с демонологией или дьявольским отродьем отразило в старинном его башкирском и русском названии — Чертов палец (Шайтан барма5ы). Бытует немало местных преданий. Приведём еще одно из них:

«Возле деревни Байгазы, у подножья горы Уразы, однажды после ливня нашли длинные и многогранные, как карандаши, прозрачные камни. Встречались и метровой длины куски. Говорили — горный хрусталь. Старик Гузаир брал эти камни и резал ими стекло».

На протяжении последних семи-восьми веков в горнозаводских районах Западной Европы, а на Урале гораздо позднее, получили распространение легендарные рассказы, основанные на поверье о том, что драгоценные металлы могут по ночам излучать чудесный сине-голубой свет, гореть, указывая неведомые рудные месторождения.

Долголетний практический опыт облегчал горняку-старателю нелегкий путь к подземным сокровищам. Важно было определить наличие в земле рассыпного или жильного золота «по камешкам да по пенечкам», по самым незаметным золотым крупиночкам в верхних слоях почвы и по звуку при ударе молота: «в жильных месторождениях самородки лежат гнездами; когда сверху бьёшь молотом, там, где гнездо, раздается гулкий звук, а если нет гнезда, звук получается сухой, надтреснутый». Ещё больше ценилось знание «тайных примет» драгоценного металла, основанное на внутреннем чутье золотоискателей: «Иные старатели будто сквозь землю видят. Придут, посмотрят и скажут: «Тяните линию, ставьте трансформатор, будем шахту бить». Золото и в самом деле отыщется», Старый баймакский горняк М. Г. Ильбулов, обстоятельно рассказавший нам «верных» приметах золотоискателей, гордится своим умением находить золото там, где «по всем правилам» его не должно быть. «Меня часто спрашивали, — заметил он, усмехаясь, — как нахожу золото. По особому цветку, отвечаю я обычно. А зимой как узнаешь? — С лета маяк ставлю». Это волшебный ключ немецких горняцких легенд, который открывает ворота подземного дворца, и на ключ земли, «далевое глядельце», рудознатную лозу, заговоренную притягательную стрелу — тайные приметы и средства золотоискателей, опоэтизированные в сказах Бажова. Творческая интуиция и необычайная удача, игравшие немаловажную яркую роль в золотоискательском деле, и страстная мечта народа о большом счастье, которой вдохновлялись рассказы о добывании золота, определили особую поэтичность их фантастики, Вместе с тем в этой фантастике непосредственно отражались господствовавшие в народной среде легендарные и суеверные представления о природе. Старик Ильбулов, несмотря на свой богатый жизненный и трудовой опыт золотоискателя, поныне не может еще полностью отрешиться от поверий. Он придаёт значение такой иллюзорной «примете» золота, как ночные вспышки огня в горах или в степи, допускает возможность чудесного горения золота и объясняет: «Ночью, как увидишь огонь, иди к нему, оставляя за собой щепки или белые камешки. На утро возвращайся туда опять…» Но большинство пожилых золотоискателей вспоминает теперь «огненные приметы» с улыбкой, подшучивает над дедовским их толкованием:

1.      «Наклонной шахтой, бывало, по тихим ночам будто свечу кто ставил – огонек горел. Дед говорил, что там еще много золота. В том местечке, где копать следует, он имел свой знак — связанный в кольцо пучок растущей травы. Только так и не удосужился разрыть землю».

2.      «Шел я однажды с Юлыкского базара и в саженях пятидесяти впереди заметил, как из-под земли вытянулось тонкой стрункой пламя и тут же погасло. И так несколько раз. Ни о чем тогда не подумал и прошел мимо. Потом дед растолковал: 

— Если встретится такой огонь, нужно прочесть молитву и воткнуть в то место колышек; придешь на следующий день и непременно выкопаешь самородок.

Учел я совет деда, но больше не привелось мне видеть горящего золота».

3.      «Где было когда-то озеро Муаз — его уже давно нет, оно высохло, — проложили прямую дорогу на РТС (ремонтно-тракторная станция). Часто приходилось мне там ездить и видеть, как ночью под березой, которая выросла на самой середине бывшего озера, что-то горело. сообщил об этом старому бурибаевскому старателю Рахматулле. Он ничуть не удивился, только сказал. что это горит какая-нибудь руда».

Аналогичные предания-легенды вспоминают поныне и старые русские горняки. Приведу, например, рассказ бывшего возчика руды Коженко Андрея Михайловича, 1892 г. рожд., записанный мной на Бурибаевском руднике Хайбуллинского района летом 1966 г.: «Около нашей деревни на кургане под Новый год постоянно голубой огонек горел. Но как-то странно он горел — то вспыхнет, то погаснет. Три парня решили пойти узнать, что там такое. Взяли лопаты. Стали копать там шурф. Рыли они, рыли, сколько-то метров земли в глубину вырыли. Неизвестно, что там случилось, но один из ямы-шурфа не смог выбраться, а двое других вылезли кое-как, да не добежали до дома. Все трое погибли. Больше не стал огонек гореть. Поговаривали, в кургане золото было».

Синие огонечки, горящие Кошачьи уши, Огневушка-Поскакушка в сказах П. Бажова ведут свое происхождение от старых уральских поверий и легенд о чудесном горении золота, но это не прямые, а косвенные или тайные приметы подземных сокровищ. Между тем, в преданиях-легендах горняцких районов Башкирии чудесно горящему золоту принадлежит самостоятельная активная роль. Среди наших записей приискового фольклора такие предания-легенды о горении золота занимают значительную часть. По-видимому, на почве башкирские народных верований возникли и закрепились весьма выразительные образные ассоциации между реальными ночными огненными вспышками и легендарными представлениями об одухотворенном золоте — природном и зарытом людьми. О чудесном горении золота повествуют башкирские предания-легенды различных типов. Согласно космогонической легенде, еще тогда, «когда земля была жидкой и вся кипела, как один неизмеримой величины котел, сокровища недр стали стекаться в кучи и застыли в покатых местах или ямах. Где затвердело золото, там оно и горит по ночам».

Среди преданий-легенд о «чудесном горении золота» немало таких, которые повествуют о заклятых золотых кладах. Рассказывают, например, что «прятали раньше богатство и заклинали; хозяин умрет или срок выйдет, тогда над кладом загорается огонь». Или: «Богатые закапывали на какой-то срок свое золото и завещали его кому-нибудь из близких или родственников. Когда время придет, над кладом начинает по ночам огонь загораться. Горит только для наследника. И находит его только тот, кому завещан клад. А чужому в руки он не дается». Согласно легенде, записанной нами в Баймакском районе, о том, как все жители деревни напрасно караулили по ночам заклятое байское золото, но оно так и не загорелось ни разу». Видать, от жадности хозяин не захотел, чтобы богатство досталось кому-то из родни, тем более постороннему человеку. А может, никого из родни или близких к тому времени не осталось в живых. Выходит, так и лежит оно под землей. Некоторые рассказчики усматривают связь между чудесным горением золота и определенными временами года или русскими и башкирскими религиозными праздниками, например: «Тут вот около отвала, говорили, горело ночью золото. Временами и сейчас подземный огонь появляется к Петрову дню или к осени. У башкир есть праздник, когда они все в сплошь белом идут на кладбище. И вот когда возвращаются домой, золото будто бы начинает гореть над одной из могил». Однако надо отметить, что суждения современных рассказчиков о том, какое именно золото считалось в старину способным чудесно гореть, нередко бывают сбивчивы и противоречивы. Так, например, колхозник А. Д. Самарбаев (1900 года рождения) высмеивает в своем рассказе легенду о подземных духах, вызывающих будто бы горение золота, но допускает все же возможность сверхъестественного свечения — горения золота.

По народным верованиям, распространенным до Октября и в башкирской, и в русской народной среде, для добывания чудесно горящего природного золота и заклятых кладов необходимо произнести сокровенные слова заклинания или совершить какое-то магическое действие. Упомянутый выше баймакский старатель М. Г. Ильбулов рассказывает, что в то место, где будто бы горело золото, бросали или вбивали кол и при этом произносили заклинательные слова. Про удачливого старателя или кладоискателя распространялся слух, что он «чертознай» (так зовут в старательской среде главного героя одноименного рассказа В. Шишкова из быта золотоискателей «Чертознай»), который якобы «словинку знает». В бажовском сказе подземные богатства Азов-горы открываются только тому, кто произнесет «дорогое имячко». По русскому преданию о кладе Разина, известному в Белорецком районе, казачий атаман закопал золото на чьих-то казненных головах, чтобы не каждому далось оно в руки: «голову положат и деньга рядом, чтобы стерегла голова». По преданию, которое рассказывают в башкирской деревне Аминево Баймакского района, местный бай Катау, прежде чем зарыть в землю горшок золота, положил сверху серебряное кольцо. И чтобы получить доступ к этому золоту, надо будто бы надеть кольцо на палец и произнести тайное заклинание. По другому преданию, записанному нами в поселке Бельск Белорецкого района от паромщика Павлова Константина Ануфриевича (1900 года рождения), один местный богач зарыл свое богатство и заклинание прочитал: «Сто осиновых колов!» А тот, кто за богачом следил и подслушал, натесал сто колов, вбил их вокруг заклятого места, а над кладом вбил сто первый «не заговоренный» кол и выкопал золото. Среди уральских казаков были распространены поверья и легенды об «отзывном слове» и «вызовной грамоте», по которым якобы знающие люди отчитывают клады тайной молитвой. Известны были в старых казачьих станицах и хуторах и такие «колдовские» средства, как разрыв-трава, спрыг-трава и цвет папора (папоротника), с помощью которых будто бы можно было найти золотой клад.

Легендарные представления о чудесных свойствах золота поддерживались традиционными старинными обрядами и обычаями. До революции у восточных башкир еще сохранялся, например, обычай (вероятно, это отголосок культа огня) приносить жертвы горящему, зреющему и оживающему в виде животного или человека золоту. «Если увидит старатель чудесно горящее золото, должен принести жертву», — вспоминает семидесятилетний золотоискатель Г. Ф. Суяргулов из деревни Мустаево Баймакского района. Почтительное суеверное чувство к чудесному золоту возбуждалось традиционными устными рассказами о неудачах и карах, постигших людей, нарушивших обычай, например:

«Когда я был еще маленьким, один старик из нашей деревни заметил ночью горящее золото. Знал, что не взять его, если не зарезать и не съесть животное, оставившее свой след на насыпанной золе, где золото горело. Но не стал старик дожидаться появления там животного. Вбил дубовый кол и стал копать. Копал, копал и выкопал… человеческие кости».

Добывание чудесного природного золота или заклятых на срок кладов, которые, согласно поверью, иногда тоже светятся и горят по ночам, считалось делом небезопасным: «Если человек, решившись на это, не съест животного, принесенного в жертву, самого его ждет гибель». В памяти стариков-башкир еще сохранились драматичные легендарные рассказы о человеческих жертвах золоту:

«Давным-давно девять казахов-братьев, убегая от преследовавших их башкирских воинов, зарыли возле Байгускарова под курганом много золота. Через несколько лет приехали снова и выкопали часть похищенной у башкир добычи. А вскоре затем байгускаровский мулла Абдрахман увидел ночью на кургане огонь. Насыпал на него сверху сколько-то пепла и стал ждать. Когда заметил на пепле следы своего сына, хотел было из страха и жадности зарезать парня, но сородичи помешали».

«Работал у бая один парень. Он знал место, где находится заколдованное золото, и тайный способ, как его добыть. Обо всем рассказал своему хозяину, когда они были на покосе. Ночью золото приняло человеческий вид и подошло к их шалашу. Бай быстро назвал имя своего работника, указал в его сторону и сказал: «Вот жертва!» Парень в эту ночь действительно умер, а бай утром наткнулся на золото».

Как видно из приведенных двух последних примеров, предания-легенды, подобно сказкам, получают иногда обличительную антиклерикальную и антикулацкую направленность. Однако легенда имеет особые жанровые возможности, она драматичнее сказки, и это проявляется в социальной остроте ее содержания. Предание-легенда о бае и его работнике отдаленно напоминает старинные западноевропейские горняцкие сказания о человеческих жертвах огнедышащим горным духам. В русском фольклоре мотив жертвы горящему, оживающему золоту или хозяину золота (духу) не отмечен. Образ Огневушки-Поскакушки русских уральских легенд, опоэтизированный в одноименном сказе П. Бажова, совсем лишен демонических черт и не играет той зловещей роли, какой наделяется одушевленное горящее золото. Огневушка — маленькая девочка, добрая помощница старателей-бедняков. Она показывает им ложбинки, где залегает золото, но приходит на помощь лишь в исключительных случаях. Иногда своими скачками она вводит в заблуждение слишком доверчивых золотоискателей. Бывает и так, что веселую Огневушку вспугнет уханьем мрачный филин и помешает ей сделать доброе дело.

Башкирские легенды о жертвах золоту, сохранившиеся еще в памяти народной, представляют особенный интерес тем, что в них одухотворенный образ золота иногда сочетается воедино с образом горного духа — Хозяина недр, например:

«По ночам на кургане горит. Старики говорили, что это Хозяин в виде огня показывается. Стоит его ударить, как он золотом рассыпается».

«Была когда-то у нас бабка-кудесница. Пришли к ней туркменевские батыры и говорят: «На горе Тугажман виден по ночам огонек. Что бы это могло быть?» Бабка отвечает: «Насыпьте там золы — это золото себе жертву требует». Посыпали туркменевцы то местечко на горе золой. Еще раз сходили туда. Смотрят, — отпечатались на золе козьи следы. Бабка-кудесница указывает, что делать дальше: «Козу принесите в жертву Хозяину золота и копайте — там должно быть сокровище». Но многим односельчанам это показалось напрасным занятием и они отказались. Взялся задело только батыр Рисьян. Копал, копал он и наткнулся на корыто с углем. Это ему не понравилось, и в задумчивости он сел покурить. Только сел, как корыто с углем вдруг исчезло, словно его и не было. Пошел тогда опечаленный Рисьян опять к старухе-кудеснице и поведал ей о случившемся. Та посочувствовала: «Упустил ты, соколик, сокровище-то». Велела копать в другом месте, потом в третьем, — но ничего Рисьян не выкопал. Так и пропало сокровище. Говорили, Горный Хозяин увел».

Не случайно Рисьян «взялся задело» без товарищей, которые тоже видели таинственный огонек на горе. По обычаю, который отразился и в русском фольклоре, и в бажовских сказах, а также в устном творчестве народов зарубежных стран, волшебное золото следует добывать одному: Голубая змейка одаривает золотом тайно и только одинокого старателя. Отметим еще, что в русском горняцком фольклоре Урала и бажовских сказах, как и в башкирском рассказе о батыре Рисьяне, Хозяин или Хозяйка горы, не то разозлившись на человека, не то просто так «уводят» от него золото.

Примечательно, что среди записанных участниками фольклорных экспедиций университета довольно многочисленных преданий о чудесном горении золота имеется только одно со счастливой развязкой:

«Старик Суфиян, бывало, рассказывал нам, молодым, как в логу Русский шалаш несколько ночей подряд горел огонь. Решил Суфиян попытать там счастья — ну и выкопал нежданно целый пуд золота».

Вероятно, в прошлом, когда народные верования имели твердую опору в общественном сознании, предания-легенды о счастливом обретении горевшего не были такой редкостью.

К поверьям о чудесном горении золота непосредственно примыкают широко известные до революции в башкирской народной среде поверья «незрелом», «молодом» и «оживающем» золоте, которое ночью стремится вырваться из-под земли, чтобы дышать, и от соприкосновения с воздухом загорается. «Незрелое золото», не пригодное для людей, требовало жертв, и отказ от разработки месторождений такого золота мотивируется в местных преданиях заботами мудрых стариков-аксакалов о сохранении рода. Характерно, например, предание, бытующее поныне в Баймакском районе:

«Раньше башкиры окрестных аулов каждое лето собирались на джайляу (летовку) недалеко от Тубинска. Как-то ночью пастухи увидели на горе голубое сияние. Утром пошли они туда, взяв с собой местных стариков, но ничего не нашли. Осмотрели еще раз склоны горы и обнаружили свежую желтую нору суслика. Долго стояли ней старики-аксакалы и сказали, что здесь лежит золото, но оно «незрелое». Если люди решали брать горящее ночью золото, полагалось посыпать то место, под которым оно находится, золой; а его Хозяину-владыке приносили в жертву животное, которое оставило на ней свои следы. И вот собрались тубинские башкиры на совет. На нем почтенные старики предупредили своих односельчан, что незрелое золото сулит беду и лучше его не трогать. Послушались тогда тубинцы стариков. А лет через сто на горе раскинулся большой Тубинский золотой прииск».

Сходные с этим устные рассказы о том, как бурибаевские башкиры, открыв в старину на своей земле жильное золото, сочли его «незрелым», «неготовым» отказались от его разработки, записаны участниками фольклорной экспедиции Башгосуниверситета в Хайбуллинском районе. Известны там и другие, имеющие отношение к поверью о незрелом золоте рассказы, например, о сопротивлении башкир незадолго до Октября строительству в Бурибае рудника:

«Посланные с Еремеевского прииска разведчики нашли в Бурибае золото. Но местные жители горячо убеждали их, что оно незрелое и что не следует строить рудник там, где всегда пасутся табуны лошадей. Очень им не хотелось лишиться отличного пастбища. Удалось им все-таки тогда отстоять прекрасный выгон для своих лошадей. Но потом, спустя десятилетия, там было открыто богатое месторождение золота и построена шахта».

Согласно поверью, «незрелыми» бывают и медь, и серебро, и даже соль. О причине закрытия медного рудника в Байгускарове (Хайбуллинский район) нами записан такой рассказ:

«Руду здесь нашли лет сто пятьдесят тому назад. Работали на меди мои деды Давлет и Курмангали. Умерли они лет за семьдесят до этого, и было им по меньшей мере по восемьдесят лет. Добывали тут медь до тридцать девятого года. Она и сейчас лежит неглубоко под землей. Возьмешь камешек, расколешь пополам, глядишь, а там блестит. Это и есть медь. Когда закрывали рудник, старики говорили, будто осталась там только незрелая медь».

Мотив незрелого ископаемого металла не чужд и русским легендам. Так, например, в одном из уральских фольклорных сборников опубликован рассказ о кладе, который не стали копать, потому что золото, зарытое в землю, было не готово и добывать его еще «время не пришло». Но наиболее характерен этот мотив для башкирского фольклора.

Согласно древним мифам и поверьям, подземными сокровищами владеют фантастические существа, например, греческие киклопы, пигмеи, тельхины и корибанты, германские великаны-ковачи и гномы-цверги. В башкирских легендах, поныне бытующих в Баймакском районе, встречаются образы соксонов (по-башкирски «соксон» — копатель), напоминающие отчасти карликов, отчасти исполинов. Старатели рассказывают, что в незапамятные времена соксоны, добывая чистое золото, перемалывали руду и камни в своих ступах, и там, где теперь отыщется ступа или пест соксона, — «непременно должно находиться и золото».

Соксоны сродни «старым людям» удмуртских и русских уральских преданий-легенд, изображающих их то «великанами», то «крошечными существами», которые владеют несметными богатствами, охраняют их, являются знатоками земельных недр и ходят под землей по только им известным ходам.

Р. Р. Гельгардт высказал основательное предположение, что предания о «старых людях» отражают представления о «чуди» — древнейшем коренном населении Урала. Аналогичные представления о «чуди» и «чудских копях», сохранившихся в юго-восточной Башкирии, отражают башкирские предания-легенды о соксонах, или суксунах. Подобно «чуди», ушедшей в землю (заживо похоронившей себя от врагов), соксоны «выкопали в марях глубокие ямы. Там они хоронились, чтобы их не погубили враги». Своеобразным отголоском таких преданий является старинное название одного из горных уральских заводов XVIII века — Суксунский.

«В XVIII столетии башкиры впервые показали русским чудские копи, — отметил в одном из своих очерков Ф. Д. Нефедов, — и с этих пор началась в крае горнозаводская промышленность». «Чудские копи» — это те самые места древних рудных разработок, с которыми, по-видимому, связаны рассказы и о соксонах, и о «старых людях». Связь уральских «старых людей» с местами залегания самородков нашла отражение и в бажовском очерке «У старого рудника», восходящем к фольклорным легендам.

Специфичными для традиционного горняцкого фольклора всех народов мира являются фантастические образы Хозяина и Хозяйки подземных богатств (в русских устных рассказах — Горного, Горного батюшки, Горного деда, Шубина — Хозяина угольной шахты, Горной матки, Хозяйки горы, Малахитницы, Каменной или Горной девки, Девки Азовки и т.п.). Эти модификации весьма древних по своему происхождению образов могущественных горных духов встречаются и в нерусском горняцком фольклоре Урала и Алтая. В одном из опубликованных писателем А. Г. Туркиным в 1898 году (газета «Рудкоп», №28) уральских сказов Горный дед повелевает маленькими уродливыми подземными духами. Хозяин недр принимает в легендах-сказках облик человека, животных, птиц, превращается в стихии природы, рассыпается золотом, указывает, где искать самородок, или, напротив, отводит от него, мешает добраться до рудного пласта, устраивает в шахте взрывы, обвалы, и сам же предупреждает о грозящей катастрофе, помогает выбраться из обвалившейся шахты, невидимо подсобляет рудокопу перевыполнить норму, посвящает некоторых одаренных и упорных людей — своих любимцев — в тайны горного ремесла, наказывает стяжателей и эксплуататоров, заступается за несправедливо обиженных. Данный противоречивый образ, олицетворяющий и добро, и зло, связан с одухотворением в устном творчестве сил и сокровищ природы. Он испытал, как уже отмечалось фольклористами, заметное влияние древнейшего образа восточнославянской демонологии — лешего (подобно лешему, Горный батюшка добродушно шутит и играет с людьми). Но, развиваясь преимущественно в новое время, он получил чуждую образу лешего социальную направленность, стал выражать горняцкие чаяния, а вместе с тем и ограниченность сознания порабощённых угнетателями масс.

В западноевропейском, в частности, в немецком горняцком устном творчестве, история которого исчисляется десятью с лишним столетиями, средневековые легендарные представления, связанные с образами горных духов, отразились непосредственней и разносторонней, чем в фольклоре горняков России, который зародился на Урале намного позднее.

В уральском и сибирском (алтайском), а также донецком фольклорном материале отсутствуют такие известные по западноевропейским сказаниям мотивы, как, например, тайный союз Горного духа с рудокопом, чудесные превращения даров Горного духа, гибельное или благотворное влияние на людей дыхания Горного духа и др… Немецкие горняки на протяжении целого ряда столетий верили в существование, наряду с гномами и великанами, различных злых и доброжелательных горных и альпийских духов — Шранеля, Додаманделя, Гангерля, Дузеля, Путца, Рюбецаля (имя его переводится Брюквосчет, а еще он именуется горным господином — Bergherr), Горного монаха, Дикой женщины Перхтель, Вопленицы (Wehklage), Белой женщины, Прекрасной девы, рассказывали о них легенды. Такого обилия демонических персонажей, особенно злых, и такой дифференциации их рабочих функций не знает горняцкий фольклор России. Вместе с тем ему менее, чем традиционному западноевропейскому фольклору, свойственна суеверная мистическая окраска. Но зато в нем больше народного юмора, реалистической яркости в обрисовке бытовых черт легендарных образов и сильнее проявляется социально-классовая тенденция. Русский Горный, подобно простому рудокопу, любит побалагурить, выпить шкалик, курит цигарки и не терпит церковных обрядов и попов, недолюбливает начальство. В отличие от горного духа западноевропейских сказаний, Горный хозяин обычно не обнаруживает своего участия в судьбе горняка и за оказанную помощь ничего не требует. С ростом революционного сознания горнорабочих прояснялась роль Горного хозяина как представителя определенных исторических сил. В условиях же Западной Европы традиции легендарного горняцкого фольклора стали отживать значительно раньше, чем в России, и там этот фольклор не получил такого существенного идейного значения, какое он приобрел до революции на Урале и в других горнозаводских районах нашей страны. Следует, однако, отметить, что черты народных заступников не чужды и горным духам западноевропейских сказаний, например, Рюбецалю, ненавидящему корыстолюбцев.

Как в западноевропейских горняцких сказаниях, так и в легендах уральских русских и нерусских горняков подземный дух появляется в виде самых различных людей, но чаще всего в облике высокого худого старика. Легендарные рассказы о Хозяине и Хозяйке недр сохраняются только в памяти пожилых людей и чаще всего передаются в форме воспоминаний о том, что «говорили старики»:

«Шел однажды ранним утром забойщик Камал из деревни Галиахмерово на работу. Вдруг увидел двух человек, идущих на лыжах в сторону шахты. Когда они спустились в шахту, за ними пошёл и Камал. Но в шахте никого не оказалось. Камал стал подозревать, что это были подземные духи. Товарищи же посмеялись над ним, но вспомнили, что старик Хуснулла, как он рассказывал, тоже отстал однажды от товарищей и сел закурить в забое. Только закурил, как кто-то внезапно выбил из его руки цигарку. Оглянулся Хуснулла и увидел: длинный худой старик весь в белом исчез в темноте штрека. Видать, это был Хозяин шахты, и оберегал ее, чтобы подземный газ метан не вспыхнул от горящей цигарки и не учинил подземного взрыва. А кладовщик Кунаев вспомнил про свою встречу с Хозяином шахты, когда еще в молодые годы в забое работал. Спустился раз Кунаев после смены в пустой штрек за кувалдой. Только поднял и положил её на плечо, как кто-то выхватил, подойдя из-за его спины, кувалду. Оглянулся тот назад, а там — старик в белом уходит от него в глубь шахты с кувалдой на плече. Не помня себя от страха, Кунаев скатился с лестницы и по рельсам побежал клюку. Еле-еле выбрался наружу и свалился без чувств. Но ведь у страха глаза велики».

В наше время трудно встретить человека, верящего в горных духов, и рассказчик выражает явное сомнение в возможности появления таких духов в шахте. С усмешкой рассказывает односельчанам, «как пугали детей хозяином золота», старый горняк Исянгали Сафарович Мусин (1897 года рождения) из дер. Гадельша Баймакского района:

«Когда мы были маленькие, старики пугали нас Хозяином золота. Мы близко не подходили к шахтам и обогатительной фабрике. Будто бы Хозяин бродит по заброшенным штрекам в виде штейгера (штейгер — в переводе с немецкого горный мастер, ведающий рудничными работами), а иногда появляется и среди шахтеров, кричит на всех, но самого его не видать. Старики не разрешали откликаться на этот крик: может, мол, угробить. А если старатели затевали ссору из-за золота, говорили, что оно никому не достанется, — его отберет Хозяин».

Иногда крик хозяина шахты, как это видно из рассказа бывшего шахтера Мавлютова Мухаметвали Хайрулловича, 1893 года рождения, возвещает о надвигающейся опасности и действует неотразимо на сознание забитых нуждой и каторжными условиями труда рабочих. Рассказ Мавлютова интересен и тем, что рисует потрясающие картины почти рабского труда на шахтах дореволюционной России:

«Работал я на угольной шахте. На глубине 800 метров под землей. А в длину шахта тянулась на девять километров. Мало я видел белого света, пока работал. Утром до рассвета спускаешься в подземелье и только поздно ночью поднимаешься наверх. Это самая опасная для шахтера работа. Угольная пыль быстро самовоспламеняется и тогда от взрыва погибают сотни людей. Бывало, нас спрашивают на земле, услышали ли мы землетрясение и заметили ли толчки. А мы ничего не знаем и не ведаем. Наверху дома рушатся, птицы на лету падают, а мы и не чуем. Верили мы тогда, что есть у нас свой Хозяин шахты. Одевается как человек — в шапке и халате ходит. Как только начинается обвал на шахте, появляется будто бы Хозяин и давай кричать. Голос тоненький, жалобный — как у новорожденного ребенка: ва, ва.., и кричит, пока все не выйдут из шахты».

Легендарные рассказы башкирских горняков о Хозяине и Хозяйке подземных богатств в значительной своей части непосредственно восходят к местным русским фольклорным источникам. Ссылки на русских рассказчиков встречаются в записанных нами от башкир на башкирском и русском языках горняцких легенда неоднократно. Например, старый золотоискатель Балагетдин Шагивалеевич Шагивалеев (1897 года рождения) рассказывает:

«Ермолин Иван всю свою жизнь старателем работал. В горняцком ремесле он, можно сказать, собаку съел. И разных побасок и легенд знал немало. От него слышал, что если в шахте стоит вода, то Хозяин или Хозяйка шахты превращается в утку и плавает на воде. Стоит появиться человеку, как утка издает крик и тут же исчезает с глаз. Будто бы там она появляется, где много золота».

Если Б. Ш. Шагивалеев сомневается в существовании такого Хозяина-оборотня, то другой старый приисковый рабочий Нигматулла Даутович Ирсынбаев (1884 года рождения) убежден, что «не зря старики говорят, будто у золота есть свой хозяин. Когда человек доходит до золота, Хозяин делает все, чтобы оно не досталось людям: то аждахой (чудовищным змеем) свернется вокруг самородка, то покажется невиданным чудовищем или бросится разъяренной собакой на счастливчика. И возьмет его лишь тот, кто не боится страшилищ». Развивая данный мотив, Н. Д. Ирсынбаев рассказывает историю о том, как добыл золото его родной дед и как оно было похищено у него Хозяином прииска. На своего отца, работавшего у француза в Миндякском золотом прииске Учалинской волости, ссылается приисковый рабочий-пенсионер Абдрахман Галеевич Галин (1895 года рождения), занимательно рассказывая легенду о Хозяине золота, превращавшемся в змея и в вихрь:

«Один русский старатель, товарищ моего отца, нашел будто бы круглый самородок золота величиной с тележное колесо и побежал сообщить об этом в контору прииска. Управляющий и десятник сели с ним в коляску и помчались к месту находки. Вдруг поднялась сильная буря. Все же им удалось добраться до самородка. Каково же было их изумление, когда они увидели огромного змея, свернувшегося вокруг золота. У старателя, нашедшего это богатство, при виде такого чудовища помутилось в глазах и он тут же упал замертво. Вдруг налетел вихрь и унес золото с собой. Змей тоже бесследно исчез. После этого управляющий с десятником долго не могли опомниться и прийти в себя…»

Способность появляться в виде вихря или бури приписывается горному духу-оборотню (Хозяину) и в русских, и в западноевропейских горняцких легендах.

На развитие ряда фантастических образов горняцкого фольклора Урала значительно влияли крестьянские поверья и былички о нечистой силе. Поверье о змеях-кобольтах, летающих с дарами к людям, своим хозяевам, которое проникло в Россию и другие славянские страны в эпоху средневековья с Запада, получило, например, отражение в таком устном рассказе русского горняка из Хайбуллинского района:

«Если раньше вспыхнет в небе искра, говорили, что змей летит к кому-то на двор, золото дьявольское несет, а то и сам дьявол прилетает к вдовым женщинам. Помню, болтали у нас в поселке, что под березой ночью горит свет и там будто бы дьявольское золото спрятано. Но никто так и не осмелился там копать».

В некоторых устных рассказах башкирских горняков легендарные представления о горящей ведьме-людоедке Мясекай и о горящем золоте как бы сливаются воедино, например:

«Мясекай горит по ночам беспокойным огнем, трещит — искры кругом. А сокровища подземные также горят, но тихим, спокойным пламенем, будто кто-то свечу зажженную поставил».

Беспокойный огонь Мясекай, однако, отличается от того огня, которым, согласно башкирскому поверью, горит подземное золото — ровного и спокойного, сине-голубого, как огонь свечи (это сравнение традиционно и часто повторяется в рассказах о горении золота).

Нередко даже рассказчики-«очевидцы» выражают теперь сомнение в истинности своих фантастических рассказов о встречах с горными духами и мотивируют, как, например, старый горняк Н. К. Салихов, 1903 года рождения, привидевшийся случай необычным своим душевным и физическим состоянием в тот момент, когда «повстречался с Хозяином»:

«Устанешь на работе, сядешь где-нибудь в шахте отдохнуть и вздремнешь. Тут тебе и Хозяин, и хоровод красивых девушек померещится. Бывало это со мной».

Веселые рассказы, высмеивающие мистический страх перед горным духом, встречались еще в дореволюционном фольклорном материале, но тогда еще не получили широкого распространения. Характерный современный юмористический рассказ «Как гусь зарубщиков из шахты выгнал» опубликован в сборнике «Песни и сказы Донбасса» (Сталино, 1960). Чаще, чем легенды о встрече с Хозяином шахты, бытовали подобные рассказы не только в Донбассе, но и в Башкирии, а также в других горнозаводских регионах. Приведем один из таких фольклорных текстов:

«В 1929 году я работал освобожденным секретарем партячейки на Сибайском руднике. Однажды пришел к нам на шахту устроиться на работу молодой парень по фамилии Сиргалин. Назвался комсомольцем, но билета не показал. Приняли мы его камерунщиком (масленщиком-мотористом) водоотливных насосов. Проработал парень три дня, а на четвертый попросили его выйти на ночное дежурство в шахту. Спустился он туда, но в два часа ночи прибегает в контору бледный, как смерть, и заявляет: «Видел я самого Хозяина шахты. Выходит, правду о нем говорят». Машинист Макунин Герасим Иванович выслушал его и снова посылает на работу. А тот ни в какую, только знает бурчит: «Как же я пойду против Хозяина золота, когда он обернулся бешеной собакой и бросился на меня. И так едва ноги унес от чудовища». Вызвали тогда меня, с постели подняли. Прихожу в контору, а Сиргалин сидит на полу, отказывается спускаться в шахту. Пришлось отправиться к Хозяину подземелья Рахимьяну Абдрахимову, тогдашнему секретарю комсомола, и подежурить вместо труса. А фальшивому комсомольцу на следующий же день дали расчет. Уехал он из Сибая, но много лет спустя снова вернулся туда — муллой, говорят, стал».

В научной литературе высказывалось справедливое мнение, что в устном творчестве уральских и алтайских горнорабочих образ Хозяина подземных богатств не успел еще настолько «отстояться», чтобы составить основу значительного цикла произведений, вполне уже фольклоризировавшихся. Еще менее «отстоялся» образ Горной Хозяйки. В легендарных рассказах, записанных в последние годы в горнорудных районах Башкирии, ее женские черты почти совсем лишены конкретности и определенности. Легендарная Хозяйка горы, как и Хозяин, не хочет расставаться со своими богатствами и всячески старается помешать людям овладеть ими. Жительница поселка Семеновского Баймакского района Гайша Габбасовна Рахматуллина (1897 года рождения) рассказывает, как давным-давно перед находкой в шахте крупного самородка весом в два пуда пять фунтов Хозяйка горы мешала работать удачливому старателю Ибатулле: 

«Несколько дней подряд, пока он вел штрек, Хозяйка являлась к нему в шахту под видом казашки и пыталась прогнать его оттуда, угрожая палицей. Хотел было Ибатулла уже уступить, бросить все, но куда деваться, ведь без работы не проживешь».

По свидетельству П. П. Бажова, уральские горняки приписывали Горной Матке или Хозяйке горы обычные на земле, но невероятные по тем временам в подземелье, когда понятия не имели о вентиляции воздуха в шахте, природные явления: например, внезапное возникновение по неизвестным причинам вихря считалось признаком ее появления.

Подобно Хозяйке золотой шахты в Цёрингене, которая, согласно немецкой легенде, носит связку ключей от подземных кладовых сокровищ и отпугивает золотоискателей своим голосом, и подобно Горной Девке (Азовке) русских уральских сказов, которая сидит у входа в подземную кладовую сокровищ и тоже отпугивает людей, действует Хозяйка горы в башкирском легендарном рассказе, записанном нами в поселке добытчиков золота Семеновском Баймакского района от старого золотоискателя Нургали Курмангалеевича Салихова, 1903 года рождения:

«Еще в детстве слышал, что подземные сокровища охраняются Горной Хозяйкой. Когда мальчишкой ходил на гору за глиной, меня каждый раз кто-то предупреждал женским голосом: «Нургали, не трогай». Эта Хозяйка не хотела, чтобы кто-то нашел подземные богатства и завладел ее сокровищами. Но через год на той же горе нашли золото, построили шахту».

В некоторых уральских легендах-преданиях, как и в легендах-преданиях западноевропейских горняков, в роли Хозяйки горы выступает Белая Женщина. Она охраняет пещеру с кладами Ермака и отгоняет от них искателей сокровищ. Белую Женщину и Девку Азовку, которая в русских уральских легендах прельщает и заманивает людей к себе в недра горы, напоминает таинственная «голая апайка» в местной легенде о сокровищах Аклинской пещеры близ прииска Поляковка Учалинского района: «Это глубокая и длинная пещера. Старики раньше верили, что там по ночам ходит, не оставляя следов, голая апайка (по-башкирски сестра или тетя, как принято было называть женщин-башкирок среди населения соседних с башкирскими русских деревень и поселков), а за ней плывет по воздуху большой горшок золота». Отметим, что и бажовская Голубая Змейка, когда она превращается в женщину и ходит по земле, как и другие горные духи, не оставляет следов. Возможно потому, что они нередко передвигаются, не касаясь ногами земли, как бы плывут или парят над землей.

Хозяйка подземных сокровищ западноевропейских сказаний и русских легендарно-фантастических рассказов, записанных на Среднем Урале, заманивает к себе полюбившегося ей человека, посвящает его в тайны горных недр, покровительствует ему и пытается превратить в своего слугу, заставить его забыть земные привязанности (сравните образы Подземной Царицы в «Фалунских рудниках» Э. Т. А. Гофмана и Малахитницы в «Каменном цветке» П. П. Бажова). О Хозяйке гор, которая ищет встречи с человеком и вступает с ним в любовную связь, повествуют также алтайские легенды. В обследованных же в последние годы фольклорными экспедициями БГУ горняцких районах Башкирии легенды данного типа записать не удалось. Возможно, они забыты, но вероятно также, что их бытование издавна ограничивалось пределами только некоторых регионов.

Легендарные горные духи не всегда обходятся без помощников. В горняцком фольклоре разных народов встречаются фантастические образы птиц-помощниц горных духов и предвестниц открытий несметных сокровищ. Таков, например, образ маленькой пестрой птички в немецких горняцких сказаниях. Она находится в колодце, наполненном горящим золотом, и помогает охраняющему колодец Горному Монаху. В отражающем местную уральскую легенду сказе П. Бажова «Богатырева рукавица» Каменный богатырь Денежкин с помощью волшебного стакана и Каменной Сороки узнает, где какая руда залегает и много ли ее еще в недрах земли. Каменная Сорока предчувствует настоящего человека, которому можно доверить тайну волшебных денежек. Однако в материале, собранном в последние годы в горняцких районах Башкирии фольклорными экспедициями Башгосуниверситета, подобные образы птиц не отмечены.

Неуловимы переходы образов горных духов-оборотней к многочисленным в горняцком фольклоре образам волшебных животных, с которыми весьма разносторонне были связаны легендарные представления горняков о золоте и о других добываемых ими богатствах недр. Так, например, Царица ящериц и Хозяйка недр, Полоз и Горный Дед выступают в одних устных рассказах как одни и те же, а в других — как разные или близкие друг другу, связанные между собой персонажи. Горный дух в горняцком фольклоре многих народов, уходя в камень, открывает ход в штрек, наполненный золотом. Так поступает и чудесная ящерица, одаривающая человека в уральских сказах. Обращает на себя внимание родство этого и других персонажей с образами животных волшебных сказок.

Среди легендарных образов животных горняцкого фольклора самую значительную роль играет образ Змея (Полоза), который в поверьях, мифах и легендах, а также сказках всех народов мира издавна воплощал стихийные силы природы, загадочные ее явления. В башкирских легендах и волшебных сказках змея, достигшая пятисотлетнего возраста, становится огромной аждахой, выжигающей все на своем пути, а в тысячелетнем возрасте она превращается в ненасытную и коварную Юху, способную принимать облик соблазнительной женщины. Непостижимой тайной силой обладает царь змей и владыка горных недр Великий Полоз, о котором повествуют местные предания-легенды. Участники фольклорной экспедиции БГУ записали в 1965 году в Белорецком районе ряд таких башкирских преданий-легенд о Великом Полозе, который будто бы жил на вершине горы Яман-Тау и превращался в тучу, о пяти гигантских полозах, окаменевших на горе Шатак (Бишитак — пять полос, цепей гор или хребтов). Яркий рассказ о встрече на горе Шатак русского охотника Ионова с охранявшим вход в пещеру гигантским двадцатиметровым полозом, принятым Ионовым за каменную глыбу, записали мы в деревне Кудашманово Ишлинского сельсовета Белорецкого района от хорошего сказочника Зайнуллы Мухутдиновича Мухутдинова (1895 года рождения). В селе Темясово Баймакского района летом 1965 года нами записана от тридцатипятилетней Бибинур Ибатулловны Лукмановой обширная легенда о гигантских Полозах горного ущелья Кыркабей (в переводе на русский Сорок бабушек, которые были похищены еще молодыми девушками змеиными Владыками, а когда умерли от старости, Полозы покинули свое обиталище, а жители деревни похоронили покойниц в том самом ущелье отчего оно получило свое название), о том, как однажды ночью они приютили в своем логове заблудившуюся девочку и помогли ей утром выбраться оттуда и найти путь домой. Легендарный рассказ о встрече пастуха с гигантским десятиметровым Полозом, который пытался затащить его в свою нору, но был убит рассказал нам русский старатель-пенсионер Андрей Михайлович Коженко (1892 года рождения) в приисковом поселке Бурибай Хайбуллинского района. Можно было бы привести и другие легенды о встречах людей с нередкими в прошлом на Урале Полозами.

Близкие по содержанию предания и легенды о Горном Полозе распространены в русской и нерусской народной среде, но особенным богатством фантастических мотивов отличаются предания и легенды, записанные от башкирских рассказчиков. Эти рассказы имеют прямую связь с башкирским народным эпосом «Урал-батыр» — своеобразным поэтическим песенным сводом горных преданий-легенд. В эпосе «Урал-батыр» замечателен образ царя всех змей Кахкахи. Подобно Великому Полозу русских горняцких легенд и сказов, он живет в громадном золотом дворце, где собраны драгоценности со всей земли. Кахкаха способен превращаться в разных зверей и принимать человеческий облик. В отличие от бажовского Великого Полоза, Кахкаха является олицетворением темных демонических сил. В народной эпической поэме «Урал-батыр», а также в другой башкирской народной эпической поэме «Акбузат» ярко обрисован образ дочери Шульгана — Золотой Утки, которая, подобно дочери Великого Полоза, которую зовут Золотой Волос, живет отдельно от отца в подземном озере Шульган. В башкирской легенде, получившей широкое распространение и среди русских горняков, от которых скорее всего записал ее П. П. Бажов и опоэтизировал в своем одноименном сказе «Золотой Волос», героиня убегает от отца с охотником Айлыпом и живет с ним на дне озера Иткуль, о чем написано выше в данной статье. Согласно бурангуловскому варианту эпоса «Акбузат», царь змей Кахкаха — потомок Великого Урал-батыра.

Соответствие ряда образов, мотивов и сюжетов традиционного башкирского эпоса и русских сказов дает нам основание для предположения о древних башкирских фольклорных истоках образа Полоза в разноязычном горняцком фольклоре Урала. При этом надо учитывать, что для фольклора других местностей России и зарубежного горняцкого фольклора образ огромного одаривающего золотом змея совсем не характерен и что пережитки древнего культа Полоза сказываются наиболее ощутимо в фольклоре горных башкир — коренного населения Урала.

По справедливому замечанию П. Бажова, на Урале «повсеместно змея и золото связывались». Приведенный нами выше легендарный рассказ о чудесном змее, охранявшем самородок «величиной с тележное колесо» и не допустившем к нему старателя и приисковое начальство, типичен для дореволюционного уральского фольклора. В некоторых таких рассказах, записанных нами от старых башкирских старателей, легендарное сочетается с достоверным, и повествование ведется с точным указанием местных обстоятельств и от первого лица, например: 

«Когда в 1912 году англичане начали добывать здесь, в Семеновском, золото, я поступил на работу забойщиком в Юлалинский рудник. Однажды в забое упал зеленоватый камень весом с полтонны. От его падения в штреке поднялся ветер, погасли фонари. Мы побросали инструменты и кинулись к нагрубке (стволу шахты), чтобы скорее выбраться на поверхность. Остановились. Я зажег спичку и посмотрел под ноги, а там копошилась куча змей. Позвонили по телефону в Баймак, приехало оттуда начальство. Заглянули наверх, где висел зеленоватый камень. Смотрим, а там вся ниша оказалась забита маленькими змейками. А змеи-то в золотой жиле копошились…»

Рассказ этот, хотя и отражает поверья о таинственной связи между золотом и змеями, имеет реальную основу: змеи действительно часто гнездятся в золотоносных горных пластах, где бывают пустоты.

Народные представления о связи между золотом и змеями отразились и в топонимике горнозаводского Урала, где есть рудник Змеиногорск, шахта Змеиная и горы Змеиная и Полозовая. Множество примет уральских золотоискателей имеет отношение к змеям, отражая и подлинно трудовой опыт, и поверья-легенды. Так, например, клубок вьющихся медянок считался приметой золотоносного пласта («У старого рудника» П. Бажова). По поводу этой приметы нами записаны разные, порой противоречащие друг другу или даже отрицающие ее рассказы, например: «Говорят, где много змей, там должно быть золото. Неправда это. Наш тубинский старатель Шабалов однажды копал там, где комьями лежали змеи, и ничего не нашел, но на следующий год совсем не стало змей на Тубинской горе. Тогда-то и открыли здесь одноименный золотой прииск».

До революции среди уральских горняков, нерусских и русских, весьма широко были распространены легенды о таинственной связи между золотом и змеями. Один из самых старых и многоопытных сказителей-горняков Урала Хмелинин по прозвищу Слышко, так как часто употреблял в своих рассказах форму обращения «Слышь-ко», поведал Бажову, что все золото земли произошло от разрушенного в незапамятные времена Золотого дворца Великого Полоза (сказ «Полозов дворец») и что над всем золотом властен Великий Полоз, и он может опоясать его, свернувшись клубком, или притянуть к себе словно магнитом («Золотой Волос»): там, где он пройдет, по земле тянется богатая жила, но найти её суждено лишь избраннику Великого Полоза («Про Великого Полоза»), а от нечестного человека Полоз отводит золотую жилу, отнимает золото, добытое нечестно («Змеиный след»), О полозах-змеях, стерегущих золото, слышал от стариков-башкир, русских и татар, едва ли не каждый пожилой уральский старатель.

К образу Полоза в традиционном башкирском и русском уральском фольклоре примыкают легендарные образы Голубой Змейки, Белой Змеи — царицы всех змей и ящериц, Золотой Ящерицы, которые проникают в глубь земли и щедро одаривают только бескорыстных золотоискателей. Как и Полоз, Горный дед, а также Хозяйка горы, Голубая Змейка проходит сквозь камень, и на ее пути остаются блестки золота («Голубая Змейка» П. Бажова). В сказе П. Бажова «Золотые дайки» одаривает людей царь змей Дайко, у которого на голове большой золотой венец: «Кто у этого Дайка золотую шапку с головы собьет, тот и будет хозяин». Эта легенда соответствует записанным нами от башкирских горняков—золотоискателей рассказам, например:

«Белая Змея — это падишах всех змей. Она встречается только счастливому человеку, который должен постелить на земле белый платок. Змея оставляет на платке свой золотой рожок, и кто его найдет, на всю жизнь станет богатым».

«Когда встречается Белая Змея, надо быстро снять какую-нибудь одежду, желательно — белый платок или рубашку и расстелить на земле. Змея оставит на одежде золотой рожок, который надо положить в кошелек, и в нем всегда будет сколько угодно денег. От отца слышал об этом одну интересную историю…»

Согласно башкирскому поверью, Белая Змея, исключительно редко встречающаяся человеку, — это змеиная Царица, и её нельзя убивать. Если кто-то пусть даже нечаянно, а не только умышленно, убьет ее, тому уже ни за что несдобровать. Множество змей устремляется по воздуху на убийцу своей Царицы и мгновенно расправляется с ним, как бы тот ни пытался избежать заслуженной кары. По этому поводу бывший золотоискатель-пенсионер Тухват Рахметович Бикьянов (1901 года рождения) из деревни Первое Мукасево Баймакского района рассказал нам следующее:

«Один старатель нечаянно убил Белую Змею — верный признак богатства. Завернули его родные в кошмы и привязали, вернее, подвесили на вершине дерева, чтоб змеи не достали. Но тому все равно не удалось избежать заслуженной кары. Каким-то чудом змеи учуяли его и умертвили, проткнув все его тело насквозь своими змеиными жалами».

Старики-башкиры, живущие в горных районах, также слышали от своих отцов, что при виде человека Белая Змея издает будто бы резкий, леденящий душу свист, услышав который, собираются змеи, подданные Царицы змей, и нападают на человека, если только он не знает волшебного слова. Башкирские народные поверья о змеях близки к русским, белорусским и украинским поверьям о змеиной Царице или Царе змей с короной на голове. Влияние же башкирских и русских местных поверий на горняцкие уральские легенды о змеях не поддается четкому разграничению.

Наряду с юмористическими рассказами о том, как человеку померещился Хозяин золота, атеистически настроенные народные рассказчики нередко рассказывают веселые анекдоты о мнимых чудесных змеях и аждахах, например: «У одного муллы после утреннего намаза в грозу бурей унесло чалму. Летит она, белая, среди туч, как змея, извивается. Мулла и говорит собравшемуся народу: «Вон аждаха летит». А чалма тем временем скрылась с глаз, долетела до леса и опустилась на иву. Ее нашел мужик из той же деревни. Принес он чалму домой, разрезал на части и сшил детишкам рубашки и штанишки. Узнал об этом мулла, вызвал к себе мужика и давай требовать: «Верни чалму или отдай деньги». Помялся мужик и говорит:

— Ну что же, придется мне рассказать, как ты народ своей «аждахой» пугал». Испугался мулла разоблачения и стал отговаривать мужика, чтобы тот не выдал его тайну про «аждаху». Еле уломал за овцу».

С образами змей в горняцком фольклоре связаны и другие образы живых существ. В устном сказе «Полозов дворец», записанном в Челябинской области К. В. Власовой, врагами Полоза являются муравьи. Они разрушают его золотой дворец и разносят полозово золото по всему миру.

Муравьи выступают в роли добытчиков и хранителей золота в легендах и сказках многих народов. Индийская легенда рассказывает, как муравьи строят себе под землей гнезда, а наверх выносят золотой песок. По украинскому поверью, там, где вереница муравьев переходит дорогу, зарыто золото. В белорусской легенде муравьи подсказывают спящему косарю путь к подземному кладу. Весьма яркое фантастическое развитие получили образы муравьев в горняцком фольклоре Урала. Герой бажовского сказа «Жабреев ходок» горняк-золотоискатель видит муравьев-великанов в золотых лаптях. Для золотоискательских устных рассказов характерно сравнение золотых крупинок в жильных гнездах с кишащим муравейником. «Золотоносная жила желтой змейкой вьется под землей. Когда до гнезда остается 1—2 метра, золото подает первый знак. Две-три крупинки — как вши. А в самом гнезде — как в муравейнике».

У башкир муравей издавна считался необычайно сильным, загадочным существом, которое будто бы может унести кусочек золота, равный ему по величине. Здесь нельзя не заметить параллели с муравьями-золотоносцами бажовского сказа «Жабреев ходок».

Волшебными свойствами наделялась в мифологических легендах немецких горняков также кошка, представления о которой как об «умном волшебном животном» и хранительнице кладов восходят к глубокой древности. Стайной силой связана кошка Муренка в бажовском сказе «Серебряное копытце». Невидимая Подземная Кошка, фольклорный образ которой отразился в сказе П. Бажова «Кошачьи уши», показывает изредка людям свои горящие синим огнем уши: там, где они вспыхивают, скрыты подземные богатства. В названном бажовском сказе таинственный кошачий огонь отпугивает барских стражников, указывает безопасный путь поднявшим бунт против хозяев рабочим избежать пленения и помогает присоединиться к войскам Емельяна Пугачева.

О Белой Подземной Кошке рассказал нам семидесятилетний рабочий Семеновского рудника Юмагужа Байтурович Янбирдин: «В 1936 году я работал с товарищами в шахте в ночную смену. В три часа ночи мы вдвоем с напарником пошли к подъемнику шахты за крепежным лесом. Вдруг перед нами Белая Кошка! Но мы знали, что она добрая и не тронет нас. Поэтому переждали, пока она пройдет мимо, а потом двинулись дальше своей дорогой. Не бывает сокровищ без хозяина. Вот и показался он нам Белой Кошкой». Среди записанных нами башкирских легенд-преданий о горных духах это единственный рассказ о Белой Кошке, доброй хранительнице сокровищ. И это не случайно: по старинному башкирскому поверью кошка — коварная злодейка-мстительница, она таскает будто бы в аду дрова на костер, на котором черти жгут человека.

Определенное влияние на башкирские горняцкие легенды и отчасти на русский уральский горняцкий фольклор оказывала башкирская фольклорная и, в частности, сказочная традиция. На связь русского сказа «Золотой Волос» с башкирскими сказками о лисичке-свахе указал П. П. Бажов в своем письме к критику Л. И. Скорино от 18 сентября 1945 года. Для башкирского кладоискательского и горняцкого фольклора характерны рассказы о чудесных превращениях лисы в золото и золота в лису.

Если в русских уральских легендах и сказах Хозяйка Медной горы превращается обычно в ящерицу, то, по словам башкирского шахтера Забиха Магсумовича Карамурзина (1891 года рождения), много лет проработавшего на шахте Бакыр-тау (Медная гора), «старики раньше считали, что Хозяйкой Медной горы является Черная Крыса. Когда шахтеру посчастливится увидеть ее, он непременно найдет клад». За отдельными шахтами и горами среди горнорабочих закрепился определенный зооморфный образ Хозяйки или Хозяина. Именно к таким существам и относится образ Черной Крысы горы Бакыр-тау.

Существенное место среди легендарных образов старого горняцкого фольклора многих народов занимают, наряду с крысами, мыши. Еще в начальный период развернувшейся в нашем университете фольклорной практики студентов-филологов мы записали от упомянутого выше грамотного приискового рабочего-пенсионера Филиппа Максимовича Гусева (1897 года рождения) из поселка Целинный Абзелиловского района замечательный в художественном отношении, почти детективный устный рассказ «О мышке, воровавшей золото». Сюжет его трактуется в реалистическом духе и, хотя отличается почти фантастической необычайностью, чужд суеверного отношения к роли животных в жизни горняков-золотоискателей. Это предание — яркий пример современного горняцкого устного рассказа, в котором традиционные легендарные образы Мыши и Белой Змеи подверглись реалистической трансформации:

«Расскажу я про случай, свидетелем которого был. Хотите — верьте, хотите — нет.

В 1901 году работал я на Ленских приисках. Жили мы, артель старателей, в тайге, в сработанной нами же землянке, где был устроен самодельный обеденный стол на четырех чурках.

Находили ребята иногда самородки с клопа величиной, мы их еще плюшечками называли. За тем, чтобы не утаивали золото, начальство строго следило. Но золотари — народ ушлый, умудрялись понемногу, чуть-чуть да откладывать несколько крупинок про запас. На воле же скупщик давал 7 рублей 20 копеек за золотник (4,26 грамма), так что выносили плюшечки, кто как мог. Один проглотит, другой за щеку схоронит. Третий — под ноготь подсунет.

Посоветовались мы, куда припрятать золото, и решили в чурке скважину сделать. Просверлили отверстие и заколотили его штырем. Стали в эту чурку плюшечки спускать.

Расчет тогда был недельный. В субботу все уезжали за расчетом, а одного оставляли «домашить». И вот придумал старатель проверить, сколько в чурке золота накопилось. Сорвал столешницу, видит — дыра в землю ушла, а золота нет. Приехали с расчетом. Испуганный старатель рассказывает:

— Ну, ребята, золото пропало!

— Ты открывал?

— Открывал. Насквозь чурка продырявлена, и в земле дыра.

Старик с нами один был, вот он и говорит:

— Не расстраивайтесь. Это, может, счастье наше. Давайте вьюрок ниток и плюшечку золота. Сейчас проверим.

Взял он плюшечку, обмотал ниткой и спустил в отверстие. Вьюрок кружится, мы следим все. Через несколько времени он остановился. Старик говорит:

— Слава богу, недалеко ушло! Стойте, не шевелитесь. Копать-то не долго придется. Тащите сюда лопату, кайло. Следите за ниткой, а то потревожите врага, который золото украл, дальше унесет!

Стали копать по нитке. Метра три-четыре прошли и наткнулись на золото. Оно в сусеке у мыши хранилось: золотинки, как просинки отборные, очищенные все, — так и блестят! Выкопали мы 2 фунта 24 золотника припрятанного золота.

А потом после мыши белая змея такую же штуку вытворила. Только чурку прогрызть не могла и у мыши воровала золото. Мы все дивились: ведь змеи мышей пожирают, а эта не трогала. Видать, берегла свою добытчицу».

Часто в горняцких легендах — русских, башкирских и других народов — повествуется о гусе или козле, таинственным образом очутившихся в шахте и принесших рудокопам богатство или беду.

На грани реального и фантастического ведет повествование о своей встрече в шахте с гусем тот же наш мастер устного рассказа, старатель Ф. М. Гусев, от которого участники фольклорной экспедиции Башгосуниверситета записали целый ряд легенд и сказок:

«Робил я на золотых приисках в шахте. Нас трое забойщиков было. Как-то раз я пришел на работу раньше всех и один спустился под землю. Сел к забою спиной, а это не полагалось. Гляжу, по штреку гусь идет. Как гусь мог попасть в шахту? Идет, растопырился, как наседка над цыплятами. Кинул в него камнем, а он за стояк спрятался. Искал его, искал, — как сквозь землю провалился. Спустились товарищи. Рассказал я им про гуся. Все вместе стали искать, но ничего не нашли. Поднялись в тепляк, где переодевались рабочие. Рассказал и там про гуся, а старый забойщик говорит: «Что ты! Это самородок тебе казался». Тогда все обратно спустились в шахту. Штрек обшарили, но ничего не нашли. Когда же смена кончилась и уборщица стала выметать между шпалами, к которым крепились рельсы для откатки вагонеток с рудой, сверкнул самородок наподобие гуся. Здоровая оказалась самородинка, 5 килограммов 200 граммов потянула. Тут что-то загудело, загрохотало. Оказалось, прилетел из центра самолет. И самородок увез, и уборщицу. Так я ее больше в прииске и не видел».

Образ козла или барана, хозяина шахты и хранителя золота также нередко встречается в горняцких легендах (с ними связан известный сказ П. Бажова «Серебряное копытце»). Вот один из устных рассказов о подземном козле, записанный нами в Баймакском районе:

«У нас на Босконской шахте на ночь ставили дежурить у ствола дядю Карима. Он уверял, что золото в шахте ночью превращается в козла или барана и ходит по штрекам, сердится на сторожа, караулящего подземные богатства».

В то же время добрым предзнаменованием считался у нас, как русских, так и башкирских горняков, сон, в котором баран или козел поддевали человека на рога: тому непременно выйдет талан (от башкирского «далан» — удача), и он найдет самородок».

О том, как сон помог старателю найти самородок, на старых приисках Башкирии бытовало бесконечное множество устных фантастических рассказов. До недавнего времени они хранились в памяти стариков. Бытующие сейчас рассказы — это, в основном, имевшие место в прошлом правдивые воспоминания о конкретном жизненном случае, об удаче старателя, например:

— Работали мы артелью возле Русского шалаша. Вот-вот должны были дойти до золотоносного пласта, но тут наткнулись на твердый камень. Все-таки откопали его со всех сторон и разбили кувалдами. И вышло оттуда семнадцать граммов золота. После этого я ушел в колхоз, а в моем шурфе стал копать Ибрагим. Перед уходом я сказал ему, чтобы он копал направо, к востоку, так как во сне мне померещился там самородок. Так и случилось! Ибрагим потом благодарил меня:

— Спасибо, браток, нашел я золото, где ты указал.

И подарил три метра материи за мой сон.

«Талан» представлялся суеверному воображению и в виде знакомого человека. Старый бурибаевский шахтер-забойщик Андрей Михайлович Коженко (1892 года рождения) рассказывает:

«Когда мне было лет тринадцать, вышел я однажды в полночь на двор. Только открыл дверь, смотрю, в углу стоит девочка чуть старше меня. И вроде я знаю ее хорошо. Посмотрел на нее, но ничего не сказал. Иду обратно, она все стоит. И опять молча прошел мимо. Ну, что стоило мне, дураку, толкнуть ее или сказать слово! А я, как чужой, обошел ее стороной. Рассказал об этом родителям. Отец задумался и говорит: «Зря! Это талан к тебе пришел — надо бы тебе толкнуть его, рассыпался бы золотом».

Воспоминания старых горняков Башкирии о том, как «ударяли талан», имеют теперь обычно анекдотический характер, например:

«Два парня прослышали, что по ночам золото горит ярким светом, стоит подойти туда, как увидишь золото в облике человека. Надо его только ударить — и золото твое. Вооружились парни жердями и отправились на то место. Дорогой разошлись, а когда снова встретились на горе, то каждый принял другого за «талан» — золото. Ну и поколотили друг друга изрядно».

Веселые анекдотические истории «о талане» — ложных подземных сокровищах — и людях, соблазнившихся легким путем к обогащению, составляют теперь значительную часть репертуара отдельных рассказчиков. К ним относится, например, приисковый рабочий Павел Максимович Бардин, от которого мы записали в поселке Авзян (Белорецкий район) яркие, проникнутые живым чувством юмора рассказы: «Золотая шляпа», «Сон о золоте», «Слюду нашел», «Чудесный клад» и другие.

Образы птиц и животных, чудесно рассыпающихся золотом, разумеется, встречаются не только в легендах горняков, но и в более широко распространенном кладоискательском фольклоре. Как уже отмечалось фольклористами, добывание золота в уральских дореволюционных условиях имело много общего с поисками кладов. Приисковый фольклор поэтому, естественно, воспринимал сюжеты и отдельные мотивы и образы «кладоискательских» рассказов. Иногда эти мотивы и образы органично сочетаются с образами и мотивами, специфичными для местных горняцких легенд. Например, Горная Девка оказывается в роли хранительницы заколдованного Пугачевского клада. Разграничительную линию между собственно горняцкими и «кладоискательскими» устными рассказами таких районов Башкирии, как Учалинский, Абзелиловский, Белорецкий, Баймакский, Хайбуллинский, практически провести невозможно. Примечательно, что в этих горнорудных приисковых районах знают гораздо больше преданий-легенд о кладах (в частности, о том, как животные и птицы как по волшебству рассыпаются кладским золотом), чем в земледельческих районах, где золото никогда не добывалось. Примечательно также, что в легендах-быличках горняков о чудесном рассыпании золотом особенно значительна роль животных, напоминающих своим цветом золото: рыжей собаки, лисы, буланого жеребца. Последний также считался предвестником находки большого самородка, имеющего форму лошади или конской головы. Нашли однажды на Бурибайском прииске такой «лошадиный самородок» весом в два пуда.

Сравнительное изучение среднеуральского фольклорного материала, в достаточной мере собранного и опубликованного, с устными горняцкими рассказами Башкирии, собирание которых ведется только со второй половины XX столетия, дает некоторое основание для вывода, что эти башкирские и русские рассказы более глубоко связаны с крестьянским

кладоискательским фольклором, чем рассказы горняков Среднего Урала. И это закономерно. Ведь среднеуральский горняцкий фольклор, в основном русский, имеет более давние традиции, чем фольклор горняков Башкирии, в основном башкирский, который не столь определенно отличается от крестьянского фольклора. Вместе с тем повествовательный фольклор о кладах давно перестал быть «чисто крестьянским» и входит в горняцкий приисковый фольклор существенной составной частью.

Основным источником тяготения горняцкого фольклора к фантастике были народные верования. В наше время, утратив питавшую их почву разнонациональных народных иллюзий и фантазий, предания-легенды горнорабочих лишились и прежней установки на достоверность и объяснительной функции. Они забываются или, сближаясь со сказками, приобретают установку на поэтический вымысел. Вытеснение в наше время из горняцкого фольклора традиционных легенд-преданий и сказов, а также постепенное их «выветривание» из устного обихода не вызывает сомнения. Но процесс этот не лишен противоречий и связан, пусть не со столь интенсивным продолжением их бытования, с некоторым развитием фантастических образов горняцкого фольклора. Эстетическая ценность лучших образцов рассмотренных жанров служит обнадеживающим фактором дальнейшего продолжения и развития их творческой жизни. Тем не менее, новых видовых форм на обломках старых традиционных жанров — волшебной сказки, легенды, предания и сказа — в современном рабочем фольклоре не наблюдается.

Источник:

Ахметшин, Б.  Горняцкие легенды и предания народов Урала [Текст] / Б. Ахметшин // Ватандаш. – 2017. – № 7. – С. 163 – 187.